Все мужчины были приятны Марии, и она с удовольствием отметила, что, слава Богу, в последние годы меняется ее отношение к представителям противоположного пола.

– Ну что, сестренка, – поднимая бокал тяжелого красного вина, произнесла Николь, – за удачу! И давайте все чокнемся бокалами – по-русски! Мне очень нравится по-русски! – Николь заговорщически подмигнула Марии тускло блестящим темно-карим глазом, и все шестеро соединили бокалы с легким, радостным звоном.

– За удачу! – повторил старший среди мужчин по званию генерал Шарль, думая про себя, что уж в эту войну он непременно станет маршалом.

II

Отель «Ноай» на марсельской набережной Конебьер отвечал требованиям лучших европейских гостиниц. И это естественно: Марсель был хотя и провинциальным городом, но все-таки третьим во Франции после Парижа и Лиона и крупнейшим портом на Средиземном море. Еще из курса истории в Морском кадетском корпусе Бизерты Мария знала, что в своей основе Марсель сложился к VI веку до нашей эры, то есть был современником Карфагена, тогда как первые упоминания о Лютеции (будущем Париже) относятся к I веку до нашей эры, а столицей Франции он стал только в Х веке от Рождества Христова. Мария относилась к Марселю с почтением, ей нравились города с многовековой историей, точно так же, как ей нравились люди-долгожители, особенно старухи с просветленными лицами, из тех, кого принято называть на Руси вековухами. Если бы кто сказал ей тогда, в тот ясный декабрьский денек 1938 года, что она сама доживет до столь почтенного возраста и еще крепкими пальцами будет листать у себя в полуподвале под церковью подаренный ей приезжим из новой России богато отпечатанный цветной календарь с двуглавым орлом на обложке, если бы кто-то сказал ей тогда такое – она бы не поверила, не смогла вообразить.

Ровно в полдень Мария проводила с марсельского железнодорожного вокзала Сен-Шарль свою названную сестру Николь и ее мужа Шарля в Париж. По дороге в отель, до которого она решила пройтись пешком, благо это было не более чем в полукилометре, Мария невольно думала о губернаторе Шарле: конечно же, он не Сен-Шарль – не святой, но, в общем, человек ясный. Всех людей Мария делила на ясных и мутных. Она понимала, что такое деление очень условно, что если человек ясный, то это вовсе не значит, что он ангел безгрешный, точно так же, как если человек мутный, то он не обязательно отпетый мерзавец или мелкий прохвост.

Деление людей на ясных и мутных было для Марии очень личное, трудно объяснимое, но очень понятное ей самой и, как правило, безошибочное. Мария хорошо помнила свою няньку бабу Клаву, которая, когда хотела оценить какого-то человека особенно высоко, говорила о нем ясный или ясная. Та же баба Клава, когда ее спросили об ординарце папа2 Сидоре Галушко, отозвалась о нем так: "Сидор? Мутненький". И Мария запомнила этого мутненького на всю жизнь. С тех пор она и стала делить людей на ясных и мутных.

Вчера после ужина в загородном доме армейского руководства Николь договорилась с моложавым адмиралом – начальником Морского училища – о том, что курсант Михаил Груненков будет отпущен в увольнение на сутки и к двум часам дня явится в отель «Ноай» к графине Мари Мерзловска.

– Этот малыш ее кузен, а она стесняется попросить вас сама. Русские здесь на чужбине. Они так роднятся – это понятно, – нашептала Николь адмиралу, отведя его в укромный уголок.

– Будет исполнено! – заверил ее адмирал. – Отель «Ноай», в два часа пополудни. А парня я знаю – хороший курсант. Русские вообще сообразительные и очень старательные.

– Я вас обожаю! – томно поблагодарила адмирала Николь. – Я вас обожаю! – И тут же пошла сообщить о договоренности Марии, которая поднялась в свою комнату накинуть что-нибудь теплое – в доме было довольно зябко, даже при горящем камине.

Путь от вокзала Сен-Шарль до отеля «Ноай» занял у Марии не более десяти минут. Она прошлась с удовольствием; день стоял ясный, безветренный, и в воздухе была разлита та бодрящая прохлада, что всегда веселит душу, но на этот раз, увы, она не развеселила Марию. Ночью Мария просыпалась два раза, а потом подолгу, может быть, по часу, не могла заснуть; в голову лезли мысли о том, что она, наверное, старая, а Михаил слишком молодой, что он произвел на нее хотя и радостное, но смутное впечатление, что… Много чего обрывочного, тревожного, не свойственного ей до сих пор приходило в голову. За последние месяцы она так вымоталась на своей фирме, нервы ее были так напряжены, что она оказалась на грани срыва и стала, что называется, сама не своя.

Подходя к гостинице, она увидела на другой стороне улицы яркую вывеску «Bistro» и вспомнила, что словцо это внесли во французский обиход русские казаки, которые, въехав в Париж в 1814 году, обычно поторапливали владельцев маленьких ресторанчиков: "Быстро! Быстро!". Отсюда и родилось Bistro. "Пожалуй, зайду на чашечку кофе", – решила Мария и провела там время до начала второго.

Разумеется, Николь постаралась заказать для нее лучший номер: большая гостиная, большая спальня с огромной кроватью, на которой могло бы улечься вповалку, как минимум, человек десять; маленький, но очень уютный кабинет с вольтеровским креслом; сверкающая зеркалами громадная ванная комната, отделанная розоватым мрамором. Конечно же, все ее дорожные вещи в целости и сохранности доставлены заранее из армейского загородного дома. На высоких окнах белый тюль занавесей и тяжелые кремовые портьеры из лионского бархата; в гостиной толстый персидский ковер тех же кремовых, а точнее, персиковых тонов. Все это было бы прекрасно, если бы Мария, подойдя к окну в гостиной и отведя рукой тяжелую портьеру, вдруг ошеломляюще остро не почувствовала спрессованный запах пыли, запахи десятков чужих людей со всеми их кремами, духами, обувью, костюмами, выкуренными трубками, папиросами и прочая, и прочая… У нее запершило в горле, она чихнула несколько раз подряд, а когда подошла к зеркалу в ванной комнате, то увидела, что лицо ее покраснело, нос распух, глаза слезятся… Такое случилось с ней впервые (слово «аллергия» тогда еще не было в бытовом ходу, хотя люди уже давно знали и сенную лихорадку, и крапивницу, и отек Квинке).

Через двадцать семь минут в гостиницу должен был явиться Михаил. Ей хотелось бежать из этой гостиницы немедля или хотя бы позвонить портье и сказать, что она никого не принимает, уехала в Париж, умерла… Но она не решилась… Без трех минут два позвонил портье и сказал:

– Графиня, к вам пришли. Разрешите провести?

– Да. И, пожалуйста, закажите бутылку красного, сыр, кофе и обязательно хороших шоколадных конфет, самых лучших!

– Будет исполнено, мадам! – бойко отвечал портье и положил трубку так быстро, что она не успела одернуть его и сказать свое обычное "мадемуазель".

Все. Отступать некуда. Мария еще раз кинулась к зеркалу и с отвращением взглянула на свое распухшее лицо: "Какой кошмар!". А тем временем в дверь номера уже стучали.

– Войдите.

– Мадам, курсант марсельской школы подводного плавания Михаил Груненков по вашему приказанию явился! – взял под козырек у открывшейся двери худой юноша в матросской форме. У двери было полутемно, и Мария даже лица его не разглядела и опять съела «мадам», не поправила на "мадемуазель".

– Проходите, Михаил. – Она промокнула нос платком. – Ради Бога, не обращайте на меня внимание. Какая-то внезапная простуда или Бог знает что, – сказала она по-русски и тут же чихнула. – Простите! Садитесь-ка подальше от меня, вон в то кресло.

Юноша прошел через большую гостиную и послушно сел.

Возникла неловкая пауза. Пауза была нестерпима для Марии. Хорошо, что в эту минуту в дверь постучал официант и, приоткрыв ее, попросил разрешения вкатить тележку с закусками.

– Прикажете накрывать, мадам?

И опять она проглотила «мадам», только кивнула официанту в знак согласия.

Тот проворно накрыл стол, расставил на нем бокалы, чашки для кофе, кофейник, сливки, вазу с конфетами, откупорил бутылку вина, налил на донышко одного из бокалов и протянул его Марии.